Мобильная версия

Газета «Новости медицины и фармации» №1 (639), 2018

«Голограммы» Иона Лазаревича

От редакции
Наверное, дистанция между научной монографией и научно-популярным эссе не меньше, чем между серьезными размышлениями о жизни и легкомысленным анекдотом. Однако кто сказал, что эти литературные жанры — антагонисты? Они испокон уживаются друг с другом. Тем более если родились на свет благодаря острому глазу и ювелирному слову одного и того же автора.
Рука не поднимается назвать Иона Лазаревича Дегена за пристрастие к коротким заметкам («голограммам», как он назвал свои миниатюры) «несерьезным музыкантом» — крылатой фразой, которая вошла в язык из довоенного фильма, поставленного по сценарию Евгения Петрова, писателя из знаменитой связки «Ильф и Петров». Улыбка — порой и в первую очередь над собой — помогла поколению Дегена выжить в жестокие времена. Устоять и не сломаться.

Справедливость

К весне 1933 года, когда голод стал уже невыносимым, мама решила расстаться с последней ценностью, оставшейся после смерти отца. За обручальное кольцо она принесла из торгсина муку, масло и сахар.

Можно было одуреть от запаха испекавшихся в духовке сдобных булочек.

Вечером мама ушла в больницу на ночное дежурство.

Неполных восьми лет, но единоличный хозяин в доме, я пригласил своих многочисленных друзей, бойцов нашей уличной дружины, таких же изголодавшихся, как я. Не знаю, где, в какую эпоху был пир, подобный этому.

Утром, когда мама вернулась после бессонного дежурства, в доме не осталось ни единой булочки. Мама била меня смертным боем. Я кричал от боли и плакал от обиды. Гены добра и справедливости предопределили мое поведение. Я не мог понять, за что мне эти тяжкие побои.

Но сегодня, много-много лет спустя, верховный суд моей совести маму тоже признал невиновной.

Автор метода

Мне было тогда лет девять. Мама перед уходом в больницу на суточное дежурство велела пойти к доктору Осинковскому. Она договорилась, что он удалит у меня гланды. Эту операцию делали амбулаторно. После операции полагалось есть мороженое. Мама оставила деньги. По пути к доктору Осинковскому я подумал: какое удовольствие от мороженого после операции?

День был жарким. Очередь за мороженым немалая. Вскоре я получил свой стакан — двести граммов. И тут же занял очередь снова. Так я повторял до тех пор, пока не закончились деньги. Мама ведь мне ничего не сказала по поводу сдачи. Съел я кило семьсот граммов. Удовольствие — до небес! Не омрачать же его операцией. Я пошел домой.

На следующий день, придя из больницы, мама застала меня в полубессознательном состоянии, с высокой температурой. Она решила, что это результат тонзиллэктомии, и не стала меня ни о чем расспрашивать. А мне не пришлось ничего объяснять.

Через несколько дней, встретив доктора Осинковского, мама сердечно поблагодарила его за операцию. Старый отоларинголог очень удивился, сказав, что не делал никакой операции и вообще видел меня в последний раз недели три тому назад, когда я воровал в его саду несозревшие сливы.

Мама примчалась домой, схватила меня за руку и поволокла к доктору Осинковскому. Он осмотрел мое горло и с удивлением заявил, что никаких гланд у меня нет и, следовательно, операция мне не показана.

Метод вымораживания гланд сейчас применяют в оториноларингологии. Но почему-то никто не ссылается на меня. Вероятно, потому, что только сейчас я догадался опубликовать свое открытие.

Август 1945 года

В тот вечер в Большом театре давали «Кармен». Большие фрагменты из нее я слышал по радио и в записи на граммофонных пластинках. А в опере, дожив до двадцати лет, еще не был ни разу. Поэтому можно представить себе состояние легкой эйфории, которое несло меня к Большому театру из казармы офицерского резерва. Откуда было мне знать, что билеты в Большой театр достать непросто, даже если ты на костылях и грудь твоя декорирована изрядным количеством раскрашенного металла?

Я задыхался в плотной толпе офицеров, пытавшихся пробиться к кассе. Окошко еще не открыли. В какой-то момент я почувствовал, что левый костыль вырос на несколько сантиметров. Не без труда глянул вниз. Костыль стоял на сапоге прижатого ко мне полковника. Я смутился и попросил прощения. Полковник не понял, о чем речь, а поняв, рассмеялся:

— Пустяки, лейтенант, это не нога, а протез.

Зверь

В полку резерва я получил шестинедельный отпуск. Интендант (не поверите — хороший человек!) то ли из сострадания к моей инвалидности, то ли из уважения к орденам, «ошибся» — выдал мне два продовольственных аттестата.

Я поступил в институт. Поскольку паспорта у меня не было, не было и хлебной карточки. А кушать хотелось. Пришлось пойти к облвоенкому.

За массивным столом сидел такой же массивный полковник с «Золотой Звездой» Героя и зверской мордой антисемита. Я объяснил, что не собираюсь возвращаться из отпуска, что все равно меня демобилизуют, но я потеряю еще один год.

Во время моего рассказа полковник сидел набычившись. Казалось, сейчас он вскинет меня своими рогами и растопчет.

— Дайте аттестат! — рявкнул он.

Я полез в карман гимнастерки и — о ужас! — вытащил два аттестата.

Полковник выполз из своего кресла. Я вскочил на костыли и застыл по стойке смирно. Не знаю, побледнел я или покраснел. Но спина моя окаменела от смрадного холода тюремной камеры.

— Сколько лет в армии?

— Четыре года, товарищ гвардии полковник.

— Что же ты, ...твою мать, не усвоил за четыре года, что два аттестата в один карман не суют? Дай сюда.

Он подписал оба аттестата.

Не раз второй аттестат спасал от голода студентов, потерявших хлебные карточки. И много еще добрых дел совершил этот полковник со зверской мордой антисемита.

Неотъемлемая деталь образа

Я добродушно сносил розыгрыши. Но когда он обнаглел, пришлось щелк–нуть его по носу.

Шехтер был блестящим студентом. Красивый мальчик пришел в институт сразу после окончания школы. Среди солидных фронтовиков он выглядел бы ребенком, не будь на его лице очков в массивной роговой оправе. Очки были неотъемлемой частью его лица.

Мы пришли в амфитеатр кафедры оперативной хирургии с топографической анатомией на лекцию о мочеполовой системе. Профессор, кроме других положительных качеств, отличался феноменальной пунктуальностью.

Я заранее договорился с однокурсниками. Шехтер оказался в центре второго ряда. Чтобы выбраться, он должен был поднять восемь человек с любой стороны.

Ровно за двадцать секунд до прихода профессора я перегнулся через барьер, снял с Шехтера очки, подошел к большой таблице с изображением мужского полового члена и водрузил очки на головку. Эффект был сногсшибательным. Аудитория дрогнула от хохота. В этот момент в дверях появился профессор. Он посмотрел на таблицу и, не повернувшись к ауди–тории, сказал:

— Шехтер, снимите очки.

Курс уже не смеялся, а стонал.

Розыгрыши прекратились.

Трезвая мысль

По пути в институт Борис встретил фронтового друга. Ранение разлучило их три года назад. Грех было не выпить за встречу. Ну а отсутствие одного студента на лекции по физиологии не изменит скорости вращения земного шара.

Борис явился на вторую пару, на практическое занятие по биохимии. Группу удивило, как он, пьяный в стельку, добрался до теоретического корпуса. Ребята спрятали его в углу, забросав шинелями и пальто.

Практическое занятие в тот день вел заведующий кафедрой. Он попытался получить ответ на довольно сложный вопрос. Но ни один студент не удовлетворил профессора.

Внезапно из-под груды шинелей не совсем членораздельно прозвучал голос Бориса. Группа испуганно замерла.

Профессор удовлетворенно кивнул головой и сказал:

— Наконец-то я услышал трезвую мысль.

До заведующего кафедрой не дошло, что вызвало в аудитории пароксизм неудержимого хохота.

Обида

Фрида Марковна заведовала библиотекой ортопедического института. Блестящий библиограф, она свободно владела английским, немецким и французским языком. Библиотека заменяла ей семью, которой у нее никогда не было. Заведующую выпихнули на пенсию в связи с «делом врачей». Единственным поводом для увольнения могло быть только отсутствие у нее чувства юмора.

Мы встретились случайно спустя несколько лет. Я гулял с сыном на заснеженном бульваре. Фрида Марковна прятала руки в старомодную муфту и вспоминала уволенных и увольнявших. Нет, она не затаила обиду. Все правильно. Политика подбора национальных кадров.

— Но сменила вас не украинка, а татарка, — возразил я.

— Чепуха! Зато состоялся Двадцатый съезд партии и был разоблачен культ личности. Нельзя обижаться на советскую власть.

Носком валенка сын выдалбливал пещеры в снежном сугробе. Ему надоела наша затянувшаяся беседа, и он нетерпеливо дернул мою руку.

Фрида Марковна наконец-то заметила ребенка.

— Как тебя зовут?

— Юра.

— А сколько тебе лет?

— Четыре года.

— А ты мальчик или девочка?

Короткая пауза была заполнена презрительным взглядом сына.

— В вашем возрасте уже надо разбираться в этом.

Фрида Марковна обиделась.

Не зная брода...

Наверно, это было наказанием за то, что я нарушил правило не пользоваться положенной мне привилегией — не стоять в очереди. Но я не успел бы спуститься вниз по оледеневшей улице и вместе с женой вернуться в кино. Поэтому я попросил разрешения взять билеты вне очереди. Никто не возразил.

У окошка кассы стояла женщина, затем ее место поспешно занял солидный мужчина лет сорока в пыжиковой шапке и отличном пальто с роскошным меховым воротником. «Ладно, — подумал я, — подожду». В этот момент меня ударили в грудь. Только мужчина локтем мог сделать это. Но даже предположение, что именно он ударил меня, казалось нелепым.

— Зачем вы меня ударили?

Едва слышным шепотом он популярно объяснил, к какой матери я должен –пойти.

Озверев, я оторвал его от окошка. Всего себя, всю злость и обиду я вложил в удар прямой правой в его подбородок. Он отлетел на добрых пять метров к противоположной стене и тут же ринулся на меня. Я уже собрался повторить удар. Но внезапно, материализовавшись из ничего, между нами оказался длинный Толя, мой приятель, студент института физ–культуры.

— Исчезни! — приказал он мне. И повернулся к рвущемуся ко мне противнику.

— Степан Иванович, будет вам. Вы же... Ну как вы можете, с вашим положением?

Появился младший лейтенант милиции и повел нас троих в кабинет администратора.

— Дурень, — успел шепнуть мне Толя.

Я хотел правдиво изложить происшедшее, но опередил мужчина в пыжике. Из шикарного бумажника он извлек удостоверения заслуженного мастера спорта, чемпиона мира по тяжелой атлетике и старшего преподавателя института физкультуры. Брызгая слюной, стал рассказывать, как я избил его.

— Товарищ младший лейтенант, вам не кажется, что он сумасшедший? Я — инвалид слабый. И я избил чемпиона мира по тяжелой атлетике? Да разве есть логика в том, что врач, интеллигентный человек, вдруг неизвестно почему ввяжется в драку?

— Толя, — закричал чемпион, — ты ведь видел?

— Простите, Степан Иванович, но я вошел, уже когда надо было встать между вами.

Младший лейтенант переводил недоумевающий взор с кипящего чемпиона на меня, укутанного в оскорбленную солидность.

— Ладно, — сказал он, — идите.

— Товарищ младший лейтенант, — сказал я, — мне небезопасно выйти вместе с этим сумасшедшим.

— Ладно, вы идите, а я его задержу.

В кино, увы, мы не попали. Но вечер у наших друзей был скрашен рассказом Толи о том, как я отправил в нокдаун чемпиона мира по тяжелой атлетике.

Продолжение следует